|
Сорокин Александр Михайлович
Годы жизни: 03.11.1925-27.07.2009 Место рождения: п. Елань, Татарская АССР Награды, звания: старшина, стрелок-радист в эскадрильи ИЛ-2, сведения о наградах утеряны Автор: Сорокина Валерия |
Когда началась война с фашистами, прадеду было 16 лет. Он хотел пойти добровольцем в Красную Армию бить фашистов. В 1942 году прадед подал заявление в Сталинский райвоенкомат (по месту учебы) и через 5 дней пришла повестка. Прадед был направлен во 2–ю Ленинградскую авиационную школу, которая была эвакуирована в начале войны в город Троицк.
В июне 1943 года отправили курсантов на Курско-Белгородское направление. Был назначен стрелком – радистом в эскадрилью штурмовика ИЛ–2 на аэродроме под Вязьмой. Было несколько боевых вылетов, после войны закончил учебу и продолжал служить в армии. Домой вернулся только в 1950 году, т.е. служил почти 8 лет!!!
Перед смертью написал воспоминания и назвал их: «Прожитое».
Из воспоминаний: «На окраине летного поля осталась часть разбитых самолетов, возле которых валялись люди в комбинезонах. Некоторые еще шевелились, громко стонали, а некоторые куда-то ползли. Смерть у каждого своя. Меня судьба хранила. Я оставался живым, и видимо только потому, что кто-то погибал, может и за меня.… Не мною сделано это открытие, и я не понимал, что это – закон войны. Только потом, через какой-то промежуток времени это дошло до меня…»
И еще один эпизод: «В траншеях было тесно и несколько человек, принимая во внимание нашу догадку, выскочили и побежали вглубь леса. Я оказался рядом с бегущим механиком по приборам Чащиным, который по национальности, как сам рассказывал, был мордвин, имел на родине семью и двух детей. Так вот, шинель, прихваченная мной, очень пригодилась. Оказавшись лежащим рядом с Чащиным под развесистой берёзой, я обратил внимание на то, что он руками разгребает землю и пытается укрыть свою голову, всё углубляя ямку…. А я вот старался укрыться шинелью, что хоть нелепо и безрассудно, но что поделаешь – страшно, жить хочется....
Бомбил немец, в этот раз, особенными шаровидными бомбочками малого калибра, весом порядка 2-3кг. Некоторые из них взрывались, не долетая до земли, зато поражали нашу технику более значительно, как выяснилось с рассветом. Разрывы слышались со всех сторон. Я отбежал от Чащина метров на пять, но вот спохватился, что забыл взять свою шинель. Слышу, как Чащин закричал «помогите!», - он был ранен. Стоны и крики были по всему лесу. Кто-то из командиров по громкоговорящей связи приказал, чтобы каждый оставался на том же самом месте, где застала бомбёжка. Никому нельзя было двигаться потому, что можно задеть неразорвавшуюся бомбочку. Стемнело. Команду я воспринял, как должное. Ночь была холодной, я продрог, зуб на зуб не попадал, но лежал на месте до полного рассвета.
В эту бомбёжку было ранено одиннадцать человек, двое – смертельно. Вспоминая эту ночь, я уяснил, что человек привыкает ко всему, к любой обстановке, но вот победить страх больших трудов стоит. Особенно, когда видишь «смертяка», которого ты раньше знал и начинаешь всё переносить на себя, на хрупкость собственного существования. Этот заунывный вой «фокеров» и «мессеров» не выветрится из моей головы до дней последних. Говорят, что страх смерти – это врождённое чувство, но кто-то погибал за меня, чтобы я остался жив».
В июне 1943 года отправили курсантов на Курско-Белгородское направление. Был назначен стрелком – радистом в эскадрилью штурмовика ИЛ–2 на аэродроме под Вязьмой. Было несколько боевых вылетов, после войны закончил учебу и продолжал служить в армии. Домой вернулся только в 1950 году, т.е. служил почти 8 лет!!!
Перед смертью написал воспоминания и назвал их: «Прожитое».
Из воспоминаний: «На окраине летного поля осталась часть разбитых самолетов, возле которых валялись люди в комбинезонах. Некоторые еще шевелились, громко стонали, а некоторые куда-то ползли. Смерть у каждого своя. Меня судьба хранила. Я оставался живым, и видимо только потому, что кто-то погибал, может и за меня.… Не мною сделано это открытие, и я не понимал, что это – закон войны. Только потом, через какой-то промежуток времени это дошло до меня…»
И еще один эпизод: «В траншеях было тесно и несколько человек, принимая во внимание нашу догадку, выскочили и побежали вглубь леса. Я оказался рядом с бегущим механиком по приборам Чащиным, который по национальности, как сам рассказывал, был мордвин, имел на родине семью и двух детей. Так вот, шинель, прихваченная мной, очень пригодилась. Оказавшись лежащим рядом с Чащиным под развесистой берёзой, я обратил внимание на то, что он руками разгребает землю и пытается укрыть свою голову, всё углубляя ямку…. А я вот старался укрыться шинелью, что хоть нелепо и безрассудно, но что поделаешь – страшно, жить хочется....
Бомбил немец, в этот раз, особенными шаровидными бомбочками малого калибра, весом порядка 2-3кг. Некоторые из них взрывались, не долетая до земли, зато поражали нашу технику более значительно, как выяснилось с рассветом. Разрывы слышались со всех сторон. Я отбежал от Чащина метров на пять, но вот спохватился, что забыл взять свою шинель. Слышу, как Чащин закричал «помогите!», - он был ранен. Стоны и крики были по всему лесу. Кто-то из командиров по громкоговорящей связи приказал, чтобы каждый оставался на том же самом месте, где застала бомбёжка. Никому нельзя было двигаться потому, что можно задеть неразорвавшуюся бомбочку. Стемнело. Команду я воспринял, как должное. Ночь была холодной, я продрог, зуб на зуб не попадал, но лежал на месте до полного рассвета.
В эту бомбёжку было ранено одиннадцать человек, двое – смертельно. Вспоминая эту ночь, я уяснил, что человек привыкает ко всему, к любой обстановке, но вот победить страх больших трудов стоит. Особенно, когда видишь «смертяка», которого ты раньше знал и начинаешь всё переносить на себя, на хрупкость собственного существования. Этот заунывный вой «фокеров» и «мессеров» не выветрится из моей головы до дней последних. Говорят, что страх смерти – это врождённое чувство, но кто-то погибал за меня, чтобы я остался жив».
